Постреволюционный синдром: провал попыток наведения порядка
События 3–4 марта в Гельсингфорсе ставили в тупик тех современников и историков, которые пытались объяснить размах и жестокость расправ над офицерами в Кронштадте присутствием там большого числа матросов-штрафников, списанных с судов за различные прегрешения, либо активным участием подпольщиков-социалистов, организовавших выступление матросов и солдат. Но Гельсигфорсская морская база отличалась от Кронштадта не только в этом отношении; здесь не было столь сурового дисциплинарного режима, да и адмирал Непенин, командующий Балтийским флотом, судя по всему, не принадлежал к числу офицеров, которых матросы за жестокость называли драконами.
К утру 1 марта Непенин уже определился в своих политических предпочтениях, хотя переход на сторону Временного комитета Государственной думы дался ему нелегко. Теперь адмирал стал руководствоваться поступавшими из Думы сведениями и инструкциями. Непенину был известен, если не дословно, то, по крайней мере, в изложении помощника начальника Морского генерального штаба А.П.Капниста, приказ за подписью председателя Госдумы Родзянко от 28 февраля с требованием к солдатам вернуться в казармы под начало своих командиров и восстановить порядок в частях.
Приказ Родзянко, информация Капниста – «войска постепенно возвращаются в казармы и порядок водворяется» – для Непенина наверняка имели отрицательные последствия. На какое-то время адмирал уверился, что ему не придется осуществлять перемены в устоявшемся режиме быта и службы подчиненных ему флотских частей. 2 марта адмирал присоединил свой голос к мнению командующих фронтами, просивших императора отречься от престола. Уже в этот день Непенину стало очевидно, что положение на флоте критическое и в любой момент может начаться бунт. Утром 3 марта в штабе командующего был получен акт об отречении Николая II, однако нижним чинам это известие было сообщено лишь вечером.
Малоизвестный факт: в это время россияне узнали страшный синдром .
Именно в дневные часы 3 марта решалось, быть или не быть восстанию в Гельсингфорсе. Командование флота бездействовало. Между тем какая-то информация о революционных событиях в Петрограде и отречении императора уже тогда стала известна матросам.
После начала матросских выступлений адмирал Непенин приказал собрать на штабном судне «Кречет» депутатов с кораблей. Встреча адмирала и представителей команд состоялась около полуночи.
Каковы же были первые требования нижних чинов, узнавших об окончательной победе революции?
В изложении представителя всей депутации они прозвучали так: «Просьба товарищей матросов к Вам и Командующему флотом Балтийского моря была об улучшении своего быта. Товарищи матросы желают, чтобы они чувствовали себя свободно вне службы, чтобы было улучшение пищи, если это возможно. Далее, если это возможно, выдать новое обмундирование… Теперь мы все, депутаты команд матросов, стараемся уладить и поддержать Вас и просим одного из Ваших представителей приехать к нам в кратчайшем времени».
Итак, большинство предложений нижних чинов носило исключительно бытовой характер. Вместе с тем требование «свободы вне службы» означало некое покушение на нормы дисциплины, военного этикета и таило в себе возможность скорой политизации воинских частей. Наконец, сам факт обсуждения проблем флотского быта почти на равных с представителями нижних чинов удручал Непенина.
Письмо Дудорова Колчаку дает представление о поведении и переживаниях командующего флотом в этот критический момент.
В ночь на 4 марта на берегу состоялся первый митинг вооруженных матросов, где было принято решение разоружить офицеров. Однако взвинченное настроение делегатов, наперебой рассказывавших о жестокостях тех или иных офицеров, привело к тому, что одним только разоружением матросская масса не ограничилась. Возникшие тогда же судовые комитеты либо собрания команд приговаривали ненавистных начальников к смерти. Одна из групповых казней была осуществлена путем расстрела осужденных на льду, неподалеку от транспорта «Рига». Разрушительный шквал насилия вскоре перекинулся с вмерзших в лед кораблей на сушу, а убийства офицеров продолжались вплоть до полудня 4 марта.
Итак, в Гельсингфорсе наэлектризованная атмосфера, царившая с момента получения первых известий о начале революции, разрядилась в форме кровавого бунта. Он был вызван представлением матросской массы о том, будто начальство скрывает правду о событиях в Петрограде. Новый, более мощный импульс выступление приобрело вследствие нежелания командования каким-либо образом (реально и символически) оформить перемены, которые в соответствии с социальными ожиданиями низов должна была внести революция в их жизненный уклад, в сам порядок службы на флоте. Данный контекст заставляет иначе взглянуть даже на, казалось бы, малозначительные и не соответствовавшие масштабу происходивших событий требования команд о выдаче нового рабочего обмундирования.
Именно этим была предрешена участь командующего флотом и некоторых офицеров. Мотив возмездия, сведение старых счетов здесь не играли первостепенной роли, как это случилось в Кронштадте.
Применяя насилие к офицерам, матросы и солдаты Гельсингфорса руководствовались не столько стремлением устранить препятствия для начавшейся революции, сколько желанием осуществить то, что по их представлениям должно было символизировать учреждение нового революционного порядка. Иными словами, осуществился иной, нежели в Кронштадте и в Петрограде, вариант восстания.
Примечателен в этом отношении документ, опубликованный большевистской «Правдой» 4 июня 1917 г. Согласно обычной практике издания, это была анонимная заметка. Ее автор отрекомендовался как человек, «хорошо знакомый с подробностями убийства покойного командующего флотом Непенина». В рассказе очевидца представляется важной одна деталь.
Описывая события, происходившие около полудня 4 марта на привокзальной площади Гельсингфорса, он сообщал, что из 60 тыс. собравшихся на митинг матросов и солдат на вопрос оратора о дальнейшей судьбе адмирала Непенина «более 20 тыс. голосов единодушно крикнули: “Смерть”».
Конечно, тогда вряд ли можно было на глаз определить точное число собравшихся, но уловить соотношение голосов, поданных «за» или «против», большого труда, думается, не составило. Таким образом, предание смерти Непенина одобрялось лишь матросско-солдатской массы, меньшинством, представители которого и поспешили осуществить свое намерение.
Очевидно, в подобном случае участь Непенина была бы решена столь же быстро и бескомпромиссно, как и в случае с адмиралом Виреном. Более авторитетным свидетельством представляются воспоминания активного деятеля революционного движения на Балтике матроса-большевика Н.А.Ховрина, который вспоминал: «Адмирала Непенина матросы не собирались трогать. Решили просто своей властью сместить… По дороге наиболее горячие из конвоиров застрелили его…».
Поведение гельсингфорсских солдат и матросов не кажется абсолютно бессмысленным либо мотивированным только желанием мести. Кроме того, следует учесть, что, несмотря на весь свой размах, террор против офицерства здесь, как и в Петрограде, не приобрел тотального характера.
Источники свидетельствуют, что на некоторых кораблях насилия над офицерами не было, а команды отдельных судов защищали своих командиров от попыток расправы со стороны пришлых матросов. Многие офицеры при арестах почитали за благо заключение в расположении своих частей, на своих кораблях в надежде на человечное обращение бывших подчиненных. И эти надежды нередко оправдывались.
Вместе с тем сходство и различия в событиях, произошедших в столице, Кронштадте и Гельсингфорсе, по большому счету позволяют предположить, что мы имеем дело с частными закономерностями поведения флотских и армейских низов, соответствовавшими двум следовавшим один за другим этапам начального периода революции.
В Кронштадте, как и в столице, произошли восстания, исход которых в момент выступления еще не был очевиден. Но дело было в том, что нижние чины петроградского гарнизона ощущали себя частью восставшего народа, и, соответственно, их поведение мало чем отличалось от поведения горожан, отнюдь не ставивших целью своего выступления истребление офицерства.
В Кронштадте же восстание моряков и солдат в большей степени напоминало военный бунт, когда основной мотивацией выступал протест против невыносимых условий существования и жажда мести. Все это, конечно, не могло не привести к массовому уничтожению командного состава.
В Гельсингфорсе восставшие солдаты и матросы уже знали о крушении старой власти, и их поведение в значительной степени было продиктовано стремлением немедленно почувствовать наступление существенных перемен, которые, согласно представлениям масс, должна была нести революция.
Первое, что хотели ощутить матросские и армейские низы, – это изменения в быту и режиме службы. Крайне важным являлось также смещение со своих постов ряда начальников. Хотя по вопросу о том, сколько офицеров и кого из них конкретно следовало сместить или судить, единого мнения быть не могло. Самым простым способом решения проблемы оказалось физическое устранение тех, кто реально или потенциально мог воспрепятствовать осуществлению революционных ожиданий нижних чинов.
НАПИСАТЬ КОММЕНТАРИЙ