Трагедия «Балтийского треугольника»

Нижние чины и офицеры Петрограда, Кронштадта и Гельсингфорса в февральско-мартовские дни 1917 года

На рубеже советского и постсоветского периодов отечественной историографии видный исследователь российской революции В.И.Старцев, словно подводя итог многолетнему изучению проблемы движущих сил революционного процесса 1917 г., подчеркивал: «Десятимиллионная армия сыграла важнейшую роль и в свержении царского строя, и во всех политических кризисах, сотрясавших Россию в течение восьми месяцев небывалой свободы, и, наконец, в октябрьских событиях».

Для современных историков данное положение практически является общезначимым. Однако сегодня перед исследователями гораздо острее стоит другой вопрос. В формулировке В.П.Булдакова применительно ко всему российскому социуму вопрос этот звучит так: «В революции homo sapiens проявляет себя как человек бунтующий. Но против кого и во имя чего?»

Соответственно, объектом внимания историков, изучающих проблему «армия и революция», теперь все чаще оказываются мотивы, жизненные стратегии, особенности мышления и поведения Человека с ружьем.

Речь пойдет о февральско-мартовских событиях 1917 г. в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе – тех пунктах, где на момент Февральского революционного взрыва кризис взаимоотношений офицеров и нижних чинов проявился наиболее масштабно и приобрел предельно жесткие формы. Столица и две крупнейшие военно-морские базы России в ходе восстания образовали своего рода треугольник – «Балтийский треугольник», в пределах которого за считаные дни оборвалась жизнь многих русских офицеров.

Террор против офицерского корпуса

Как известно, 27 февраля 1917 г. присоединение солдат петроградских запасных полков к горожанам, вышедшим на улицы столицы, началось с актов насилия над офицерами. Нежелание стрелять в демонстрантов для тысяч нижних чинов в этот момент оказалось важнее, нежели мотивации, обусловленные требованиями воинской дисциплины и страхом перед возможным наказанием. Офицеры тогда олицетворяли власть и ее намерение подавить выступление масс оружием. Вынужденные исполнять этот приказ командиры оказались в тяжелом положении. Те, кто пытался противодействовать стремлению солдат слиться с общим движением, умирали от рук подчиненных; остальные предпочитали скрываться. Небольшие островки сопротивления восстанию таяли с поразительной быстротой. Одновременно гибли и покидали свои посты офицеры, командовавшие до той поры верными присяге остатками гарнизона.

Далее хаотический вихрь солдатского бунта поглощал офицеров в расположении полков, которые один за другим переходили на сторону революции.

Подозрительность, часто смешанная с ненавистью, охватила сознание масс и выплеснулась на всех, даже случайно находившихся в тот момент в Петрограде офицеров. Если офицер, остановленный на улице, не вел себя вызывающе по отношению к толпе, его обезоруживали без рукоприкладства. Если же он пытался отстоять свое достоинство и сопротивлялся – отбирали револьвер и шашку насильно. Кроме того, кое-где солдаты срывали с офицеров погоны.

По свидетельству В.Д.Набокова, служившего в Главном штабе, 28 февраля офицерам выходить из городских зданий было небезопасно, и только «утром 2 марта офицеры могли свободно появляться на улицах».

Впрочем, пребывание в помещении не всегда спасало офицеров от насилия. В поисках стрелявших из окон домов контрреволюционеров группы солдат и штатских врывались в здания, где обезоруживали, а иногда и арестовывали офицеров.

Результатом одной из подобных акций стало убийство полковника князя А.Г.Абашидзе, погибшего при разгроме гостиницы «Астория».

Атташе французского посольства граф Робьен в своем дневнике сообщает, что охота за «фараонами» и оружием в дни восстания стала причиной гибели его близкого друга генерала Штакельберга, отказавшегося уступить требованиям солдат. Генерал был зверски убит на глазах жены. «Солдаты, надругавшись над трупом и забрав все, что на нем было, затем, бросили тело в Неву».

Множество офицеров и генералов в дни переворота попадали под арест. Однако арест не гарантировал сохранения жизни офицеров.

Случалось, что с арестованными расправлялись, не доводя до места заключения.

Так, 1 марта погибли директор Путиловского завода генерал Дубницкий и его помощник генерал Барделиус. Неподалеку от Балтийского вокзала на конвоируемых наткнулись прибывшие в столицу поездом солдаты, которые тут же устроили самосуд. Тела убитых генералов были сброшены в Обводной канал.

28 февраля командир крейсера капитан I ранга М.Н.Никольский был застрелен, а старший помощник П.П.Огранович тяжело ранен. По свидетельству матроса-авроровца А.С.Неволина и согласно материалам допроса Ограновича в Главном военно-морском судном управлении, в момент расправы офицерам пытались вручить красные флаги.

Основная масса погибших в Петрограде, в том числе и офицеров, приходится на дни восстания 27 февраля – 1 марта 1917 г. Численность убитых и раненых здесь командиров не поддается точной оценке. Правда, некоторые историки считали ее предельно минимальной.

Многих погибших хоронили родственники, и сведения об этих жертвах не попадали в официальную статистику. О количестве погибших красноречиво говорили трудности с похоронами погибших.

Даже беглое перечисление случаев гибели офицеров в Петрограде в совокупности с другими фактами свидетельствует о том, что пали не единицы, как считал Мельгунов. Здесь может идти речь о нескольких десятках жизней, унесенных восстанием. Причем пули настигали и тех немногих офицеров, кто примкнул к революции в ее первые часы, когда исход борьбы еще не был ясен. Сведения об этих людях крайне скупы.

Справедливости ради нужно сказать, что число жертв насилия среди офицерства в Петрограде могло быть намного больше, если бы некоторых командиров по тем или иным причинам не брали под защиту сами солдаты.

Один из таких эпизодов ярко запечатлен в воспоминаниях Н.Е.Врангеля: «Как живого, вижу и теперь статного офицера с Георгием в петлице. Он окружен со всех сторон, окружен вплотную, точно в тисках. Он побледнел, но спокоен… Оружие от него отняли. Он неподвижно продолжает стоять на месте. Какой-то рабочий подскакивает и хочет схватить его за погон. Но из толпы отделяется солдат, вне сомнения прибывший с фронта, и со всего размаха ударяет рабочего по лицу. Тот падает. Толпа хохочет и кричит “ура!”. Офицер не торопясь подходит к солдату и что-то ему говорит. Тот стоит застывши, приложив руку к папахе, но лицо его радостно улыбается. Спокойно твердою походкою, не торопясь оба воина идут дальше. Толпа почтительно перед ними расступается».

В дневниковой записи офицера Гвардейского саперного батальона Г.С.Габаева от 9 марта 1917 г. говорится о приезде на фронт из Петрограда двух его сослуживцев, которые обрисовали картину восстания. Рассказывая о своих переживаниях «в эти ужасные дни», они отметили факт убийства трех офицеров 6-го Запасного саперного батальона. В то же время потерь среди командиров Гвардейского саперного батальона не было. «Наши отстояли своих», – запишет Габаев со слов очевидцев.

Петроградские эксцессы, конечно, поражают своим размахом, но еще большим масштабом и жестокостью отличались насильственные действия в отношении офицерства двух главных баз Балтийского флота – Кронштадта и Гельсингфорса. Трагедия на Балтике отнюдь не принадлежит к числу сюжетов, обойденных вниманием историков, – страницы трудов отечественных и зарубежных авторов содержат немало соответствующих описаний, оценок и обобщений. Для нас самое важное при обращении к этому материалу состоит в том, что пример Кронштадта и Гельсингфорса не просто продемонстрировал наиболее крайние варианты насильственного поведения нижних чинов, но и наглядно отразил логику развертывания их социальной активности в февральско-мартовские дни 1917 г.

Когда вечером 28 февраля в Кронштадте заполыхал огонь восстания, ненависть матросов и солдат местного гарнизона обернулась против офицеров.

Наряду с офицерством матросы жестоко преследовали и некоторых сверхсрочнослужащих – кондукторов, боцманов. 3 марта «эстафету» подхватил Гельсингфорс, и вакханалия насилия повторилась.

Жуткие акты насилия восставших (офицеров хладнокровно расстреливали, поднимали на штыки, забивали до смерти) с трудом поддавались объяснению современников.

Многие из офицеров Кронштадта и Гельсингфорса хотя и сохранили жизнь, но подверглись избиениям, унизительной процедуре срывания погон. Казематы в расположениях частей и помещения на кораблях заполнились узниками из числа офицеров, часть из которых ожидал суд скорый, а часть – длительное заключение.

В Гельсингфорсе, например, команда линкора «Андрей Первозванный», уже после убийства нескольких офицеров, избрала судовой комитет и специальный суд. Последний приговорил пятерых человек к расстрелу. Командиру корабля только путем неимоверных усилий удалось предотвратить их гибель.

Как происходило разбирательство с арестованными офицерами Кронштадта в дни восстания, поведал бывший матрос учебного судна «Океан» К.Я.Зябкин. «По архивному делу, – вспоминал очевидец, – ревком узнавал, кто что из себя представлял, и на судовых комитетах при общем голосовании выносили приговор: расстрелять такого-то офицера или дать срок тюрьмы. Если расстрелять – спускали с корабля трап, выводили осужденного на землю и с корабля расстреливали».

Впрочем, большинство погибло даже без всякой видимости суда и, случалось, просто потому, что офицеры попадались на глаза уже опьяненной кровью толпе.

Матросы и солдаты, осведомляясь у дворников, где проживают офицеры, врывались в квартиры и уводили свои жертвы. Некоторых по дороге убивали. Трупы погибших офицеров, свозившиеся в покойницкие больниц и госпиталей, родственники нередко находили изуродованными и ограбленными… Ужасные подробности описываемых событий кому-то могут показаться неправдоподобными, но уж слишком много существует свидетельств, которые не оставляют сомнений в характере происходившего на Балтике.

Продолжение...