К вопросу о так называемом перевороте в Польской историографии и его восприятии в России

К научному наследию Николая Ивановича Кареева по сей день постоянно обращаются философы, социологи, историки. Что касается последних, то среди них преобладают медиевисты и новисты. Гораздо меньше говорят и пишут о Карееве как о полонисте, хотя его вклад в развитие российской полонистики неоспорим.Пребывание в Варшавском университете в должности экстраординарного профессора кафедры всеобщей истории (1879 — 1885) побудило Н. И. Кареева углубленно заняться историей Польши, по его собственному признанию, «во многих отношениях интересной». Занятия эти оказались весьма плодотворными. Алексей Сотников - фотограф на свадьбу москва, поможет создать вам уникальные снимки вашего торжества, которые надолго запомнятся и будут вас  радовать всю вашу жизнь.   

Вскоре после переезда ученого в 1885 г. в Петербург одна за другой выходят его монографии, в основу которых легли материалы, собранные в Варшаве. Это — «Очерк истории реформационного движения и католической реакции в Польше» (М., 1886), «Исторический очерк польского сейма» (М., 1888) и др. Особое место в этом ряду занимает монография «"Падение Польши" в исторической литературе» (СПб., 1888), где, привлекая разно¬язычную, старую и новую литературу вопроса, Н. И. Кареев рассмотрел огромный материал, касающийся того, как в европейской историографии трактуются гибель Польского государства и ее первопричины.

В 1884 г. Попов напечатал статью «О важнейших явлениях в польской исторической литературе за прошлый год». В своей статье он значительное место уделил Михалу Бобжиньскому — «важнейшему представителю польской историографии», как аттестовал его московский историк. При этом было подчеркнуто, что исследования Бобжиньского «сделали имя автора известным в ученом мире; но оно получило всеобщую известность не только в польской литературе, но и других, когда он издал свое интересное во многих отношениях сочинение "История Польши в общем очерке"». Сочинение это «произвело сильное волнение между польскими историками, ибо ставило изучение польской истории на совершенно новые основания».
Надо сказать, что статья о польской историографии не была первым опытом признанного специалиста по истории Сербии Нового времени Н. А. Попова в области полонистики. Интерес к ней — и, скорее всего, под влиянием С. М. Соловьева — пробудился у него давно. С середины 1860-х гг. выходят такие его статьи на польскую тему, как «Поляки в Пруссии» (1864), «Варшавское герцогство» (1866), «Познанские сеймы от 1827 по 1845 год» (1867). В 1875 г. «Вестник Европы» напечатал цикл его статей, посвященных недавнему прошлому былой столицы Польского королевства, — «Вольный город Краков с 1815 по 1846 г.».
И. Г. Воробьева, внимательнейшим образом изучившая научное наследие Нила Александровича Попова, справедливо отметила, что эти статьи «носили описательный, реферативный характер», что их автор «редко анализировал документы, чаще пересказывая. книги немецких, французских, австрийских и польских историков». Иначе говоря, — они «не были самостоятельными». Правда, такая строгая оценка не вполне согласуется с тем, что буквально страницей раньше было сказано исследовательницей по поводу статьи Попова «Познанские сеймы.». Без каких-либо оговорок там было подчеркнуто, что в данном случае Н. А. Попов, тщательно проанализировавший протоколы познанских сеймов, «выступил как оригинальный исследователь. проявив способности к комментированию и толкованию трудного текста».
В своих статьях на польские сюжеты историк выступал убежденным сторонником позитивного сотрудничества поляков с русскими, — ради убедительности ссылаясь на авторитет известного польского публициста эпохи Просвещения Станислава Сташица, обратившегося в одном из своих памфлетов с призывом к соотечественникам: «Соединяйтесь с русскими и просвещайтесь».
Что касается Н. А. Попова, который и здесь шел по стопам своего учителя С. М. Соловьева, то он был озабочен в первую очередь тем, чтобы снять с Российской империи беспочвенные, как он считал, обвинения за разделы Речи Посполитой. Потому его так порадовало появление в польской исторической литературе (в целом, как он знал, недружелюбно и даже враждебно настроенной по отношению к официальному Петербургу) столь самокритичного заявления видного краковского ученого. Тезис Бобжиньского был им истолкован как еще одно подтверждение правильности русской политики в польском вопросе.
Н. И. Кареев, напротив, отнюдь не был сторонником русификаторства (и, собственно, именно «душная» в этом смысле атмосфера Варшавского университета вынудила его при первой же возможности покинуть его стены и перебраться в Петербург). В смелой, заведомо обреченной на то, чтобы быть с негодованием встреченной очень многими поляками, декларации Михала Бобжиньского он увидел, прежде всего, поступок, который, на его взгляд, мог поспособствовать преодолению давнего взаимонепонимания. Как надеялся Кареев, такой шаг польского историка помог бы примирению русского и польского общества — примирению, начало которого, к его удовлетворению, исходило бы из научной польской и русской среды.

Дело в том, что еще в 1874 г. на страницах «Вестника Европы» вышла статья, автор которой, скрывшийся под криптонимом «Е. Л.» (к сожалению, раскрыть его с полной уверенностью пока не удается), обращал внимание читателей на появившиеся не так давно две польские публикации документов. По его словам, «в нашей литературе прошли почти незамеченными два весьма любопытные издания: "Барская конфедерация" и "Внутренняя корреспонденция Станислава Августа" — эти сборники подлинных и весьма важных исторических материалов проливают яркий свет на внутреннее состояние Польши в последние минуты ее политического существования».
Издателем первого из сборников, привлекших внимание автора статьи в «Вестнике Европы», был Людвик Гумплович (1838—1909), выпускник Краковского университета, судя по всему, проникшийся идеями тогда еще только формировавшейся Краковской исторической школы. Нашего Е. Л. не меньше, чем публикуемые Л. Гумпловичем материалы, привлекло его предисловие к публикации. Российским автором было подчеркнуто, что в своем кратком очерке, предварявшем публикацию источников, Гумплович «нисколько не закрывает глаз перед безотрадною истиною: он смотрит на нее прямо, хотя и с глубокой грустью», и его «взгляд на историю своего отечества» можно оценить как «весьма трезвый». «Трезвость взгляда», с точки зрения Е. Л., проявила себя как раз в том, что Л. Гумплович усматривал причины гибели Речи Посполитой «не столько в несправедливостях и насилии со стороны соседей и врагов, как это делают почти все польские историки, сколько в условиях социальной и гражданской организации самой страны». И далее автор журнальной статьи приходил к заключению: «Такой взгляд составляет во многих отношениях новость в польской исторической науке и свидетельствует о замечательном повороте, возникающем в последнее время в ее направлении».
Все эти польские историки, романисты, поэты и журналисты, на языке которых «подобное отношение к прошлому называется "уважением к традициям"», не вызывали у Е. Л. ни малейшего сочувствия. И потому он с чувством глубокого удовлетворения цитировал Гумпловича: «Мы пали, — писал тот, — невзирая на всевозможные усилия подняться, помимо всяких попыток к возрождению, — попыток, полная история которых составляет вместе историю всего царствования Станислава Августа; мы пали вследствие внешних влияний, но еще более — скажем это с болью — вследствие причин внутренних, скрывающихся в недостатках народного характера, которые даже и ныне, несмотря на все несчастия наши, присущи нам и живут в наших чувствах и в нашем настроении». Не удивительно, что наш автор не мог сдержать восторженного восклицания: «Такое самопознание весьма знаменательно, и подобное самообличение очень характеристично и ново в польском писателе!».
Иначе говоря, тот переворот в польской историографии, который констатировали сначала Н. А. Попов (1884), а затем Н. И. Кареев (1886), проявил себя раньше, чем вышел в свет «Очерк.» М. Бобжиньского, и — что не менее существенно — российским автором он был замечен намного ранее середины 1880-х годов. Нельзя не подчеркнуть и то, что текст Гумпловича привлек к себе внимание российского обозревателя по той же причине, по какой Попова и Кареева так заинтересует «Очерк.» Бобжиньского: польский публикатор материалов Барской конфедерации, как представлялось российскому автору, самым непосредственным образом вторил распространенной в российской полонистике трактовке причин гибели Речи Посполитой.