О месте города в системе полисных ценностей

В наших представлениях о греческом полисе понятия города, государства и политики слились в один неразрывный комплекс многослойных смыслов, причем полис и политика как-то само собой заслонили в нем все остальные смыслы. Если не рассуждать сейчас об экономическом детерминизме, завладевшим сознанием людей нашего века, привычка смотреть на древнегреческое общество сквозь призму политики была заложена, скорее всего, еще самим Аристотелем. Это он назвал человека «существом политическим» и тем самым поставил политику в центре человеческого существования. Наверное, именно с его легкой руки повелось считать, что мир древних греков был насквозь политоцентричен, т.е. что они обязательно мыслили себя только в качестве членов полиса, только для полиса жили, трудились, любили и дышали.

 Думается, что при всей значимости и важности политического в жизни полисных граждан, данное мнение содержит в себе изрядную долю преувеличения. Во-первых, потому, что сам Аристотель в этой знаменитой фразе вовсе не ставил целью определить суть человека вообще, а рассуждал о политической стороне жизни конкретно. Во-вторых, нигде и никогда политика не исчерпывала и не может в принципе исчерпать суть человека и смысл его существования, т.е. она по сути своей не может быть «цивилизационным стержнем» ни для одной культуры. Роль плитки Serenissima всегда выполняет некая высшая идея или проект, а политика, как это уже не раз отмечалось, всегда является лишь выражением и формой осуществления этой идеипроекта. В-третьих, как я уже говорил, даже представление греков о государстве не было ограничено рамками социально-политической проблематики, но строилось прежде всего на религиозных символах, а затем уже и на всем остальном. И наконец, следует добавить, что непрестанные конфликты личности и государства указывают как минимум на неоднозначность взаимоотношений полиса и его граждан. Как известно, почти все выдающиеся греки, более всего совершившие или способные совершить на благо своей родины, неизбежно вступали в жестокий конфликт со своим государством, заканчивавшийся, как правило, не в их пользу. Примеры Мильтиада Младшего, Павсания, Фемистокла, Кимона, Лисандра, Алкивиада и других лидеров наглядно свидетельствуют о каком-то сущностном антагонизме между полисом и выдающейся личностью. Обращает на себя внимание и уже не раз отмечавшийся в литературе факт, что такие проблемы были перманентно присущи именно греческому полису, в то время как в древнем Риме в пору его здоровья личность куда как более гармонировала с государством, служа ему своими трудами и подвигами. Поэтому правильнее было бы сказать, что «политическим существом» был в большей степени римлянин, чем грек.
Одним словом, утверждению о политике и полисе как о «греческом всем» противоречит тот непреложный и широко известный факт, что почти всем выдающимся личностям в полисной Греции хронически не удавалось вписаться в полисные рамки. Даже Перикл, который лучше всех других сумел оседлать полис, не нарушив при этом основ его существования, в критический момент был вынужден испытать на себе немилость родного государства. Да и сам по себе институт остракизма как средства обуздания сильной личности указывает на определенный симптом в греческом мышлении. Тем более, если учесть, что остракизм был отнюдь не только афинским явлением, но в той или иной форме имел хождение и в остальном в греческом мире. Как справедливо заметил И Суриков, есть некая закономерность в том, что римляне изобрели триумф, а греки остракизм. Я полагаю, что по-настоящему понять этот феномен антагонизма личности и государства в греческом полисе можно только если отвлечься от собственно политики как таковой и обратиться к культурным основаниям политической жизни древних греков. Истоки проблемы мне видятся именно в том значении, какое имел и приобретал город и городской менталитет в греческой культуре.
Пытаясь постигнуть культурную специфику древнегреческого города, нам прежде всего необходимо не упускать из виду тот известный факт, что изначально этот город весьма радикально отличался того, что мы привыкли понимать под этим словом. Как уже много раз говорилось, первичный греческий город представлял собой не что иное, как поселение земледельцев или попросту, деревню, обнесенную крепостными стенами. Иными словами, это было место совместного проживания и совместной религиозной и политической
деятельности крестьян, т.е. что угодно, но только не город как «центр ремесла и торговли» в привычном нам смысле слова. Этот факт имеет принципиальное значение, т.к. именно благодаря ему сложился известный нам специфический «сельский» уклад полисной цивилизации. Вообще, надо признаться, что здесь перед нами возникает культурный парадокс: с одной стороны, говоря о полисе, мы имеем в виду прежде всего город с присущими ему ремеслом и торговлей, а также, само собой, и городской тип цивилизации, но с другой стороны, препарируя полис на составляющие, нам всякий раз приходится говорить о земледелии как основе существования полиса, о том, что гражданский статус в полисе подразумевал владение землей и не всегда был совместим с ремеслом, о высшей значимости земледелия в полисной шкале ценностей и т.п. Нет никаких сомнений, что именно этим «сельским» характером греческого города и его ценностной системы объясняются как частые похвалы земледелию, так и критические пассажи по адресу ремесла и торговли, тут и там разбросанные в греческой литературе, не говоря уже про низкий социальный статус людей, занимающихся этими городскими видами деятельности. Вполне очевидно, что за данным парадоксом «деревенского» города, которому вполне подходит наименование Stadtdorf («городдеревня», скрывается не раз уже отмечавшийся в литературе феномен несовпадения полиса и города. Само это несовпадение нуждается в объяснении и мне представляется, что его возможно найти только через понимание сути изначального культурного импульса, заложившего основы греческой цивилизации.

Первичный импульс, источник и основание «греческого чуда» искать не надо всем известно, что таковым является гомеровский эпос. Тот самый эпос, который называли то священной книгой греческой культуры, то текстом, сформировавшим эллинство как таковое. Вместе с ним и сам Гомер заслуженно удостоился звания патриарха и учителя греческой культуры, дух которой он наиболее полно воплотил в своем бессмертном творении. В результате, гомеровский эпос по праву считается первотекстом греческой культуры как в смысле первого вообще текста, так и в смысле наиболее авторитетного текста, представляющего собой «первое цельное и законченное выражение греческой души»18. Поэтому постижение этой «души» приобретает для нас первостепенное значение, коль скоро мы желаем что-то понять о древних греках. В данном случае нам необходимо лишь бегло заглянуть в один аспект ценностной системы гомеровского «начала начал».
Нельзя построить государство из героев, но зато из них рождаются великие личности и творится первая в истории индивидуалистическая культура. Именно на идее героизма взрос и расцвел знаменитый агональный дух, на протяжении ряда столетий питавший «греческое чудо».