Формирование американской внешнеполитической концепции в отношении Польши накануне и в первые годы «холодной войны»

В годы Второй мировой войны, а особенно на заключительном ее этапе государственные деятели США смотрели на польский вопрос через призму отношений с Советским Союзом. Госсекретарь К. Хэлл впоследствии напишет, что «мы не могли позволить себе оставаться защитниками в польском вопросе вплоть до конфронтации с Россией в столь важный для нас момент — перед вторжением во Францию». Об этом же в узком кругу своих сотрудников говорил вскоре после Тегеранской конференции посол США А. Гарриман в Москве, подчеркнув, что американцам «необходимо продемонстрировать русским: 1) что война для нас важнее всего; 2) что мы принимаем их как равных; 3) что мы очень заинтересованы в их послевоенном восстановлении».

 

 

Поскольку деятельность А. Гарримана занимает важное место в выработке внешнеполитических решений американской дипломатии, о нем следует сказать особо. Его роль существенно выходила за обычные рамки посольских обязанностей. После того как он занял пост посла в СССР в октябре 1943 г., ему был представлен своего рода карт-бланш на проведение американской внешней политики в России и странах Восточной Европы. С первых дней пребывания в Москве Гарриман решил для себя, что все разговоры о свободной, независимой Польше обретут «академический» характер, после того как Красная армия освободит эту страну. Тактика Гарримана состояла в том, чтобы идти на незначительные уступки в надежде, что они обеспечат тесное военное сотрудничество. Но он считал, что «Польша должна была стать «пробным камнем» в проверке советского поведения в послевоенном мире, первым тестом отношений Сталина к малым соседям».
Поляки должны были сделать «первый шаг» навстречу СССР, тогда, по его мнению, Москва «без сомнения была бы готова предоставить гарантии аналогичные тем, что были даны Э. Бенешу». Гарриман отмечал в письмах в Госдепартамент, что американская экономическая помощь могла бы эффективно ограничивать распространение политического экстремизма, обеспечивая экономическую стабильность в регионе. Гарриман объяснял прессе, что «жизненные интересы Соединенных Штатов» касаются прежде всего вопросов ведения войны и только во вторую очередь польской проблемы, решение которой не обязательно должно удовлетворить эмиграционное правительство. «Я вижу разницу между польским правительством в Лондоне и поляками как таковыми», — писал он.

 

Президент Ф. Рузвельт «чувствовал себя неспособным подготовить американскую общественность к послевоенным событиям в Восточной Европе». Он опасался, что любые признаки разногласий с Москвой могли разрушить видимость гармонии и даже вызвать откат назад к довоенному изоляционизму внутри США. В годы войны Рузвельт старался убедить страны Восточной Европы, что им нечего бояться, и они смогут выбрать приемлемые для Москвы правительства. Самоопределение он всегда расценивал как идеал, за который стоит бороться, но фактически он недостижим.
Каких взглядов на будущее Центральной и Восточной Европы в реальности придерживался американский президент, интересовало не только поляков, но и дипломатическое ведомство его администрации. Рузвельт предоставил возможность Гарриману непосредственно иметь дело с текущими проблемами. Согласно наблюдениям посла, президент «последовательно демонстрировал небольшой интерес к восточноевропейским делам и обращал на них внимание постольку, поскольку они затрагивали настроения в США». Эксперты Восточноевропейского отдела Госдепартамента утверждали, что вряд ли американская политика могла бы оказать сколько-нибудь значительное влияние на сложившуюся ситуацию, тем более, что американцев в целом мало заботят дела Восточной Европы, в том числе Польши. Однако последняя имела важное значение для европейской политики США как «кирпичик будущего европейского здания, которое должно быть устойчиво и не сгораемо». Хотя Гарриман сделал фундаментальный просчет, определяя пределы советских интересов, он был искренне уверен, что договоренность, признающая «открытую» (для американского экономического присутствия) советскую сферу влияния в Восточной Европе, была бы лучшим из возможных решений. Спекуляции вокруг голосования польской диаспоры на президентских выборах в США в 1944 г. отвлекли администрацию Рузвельта от собственно польской проблемы, усилили осторожность президента в сфере восточноевропейской политики.
Американская дипломатия на протяжении многих десятилетий руководствовалась двумя подходами к проблеме организации окружающей международной среды, соответствующей национальным интересам США. Согласно концепции «универсализма», необходимо изменять окружающий мир так, чтобы он максимально был похожим на США, а значит, не представлял серьезной внешней угрозы. Другой подход, так называемый «партикуляризм», исходил из предпосылки, что главное, чтобы окружающий мир не угрожал Соединенным Штатам, независимо от того, похож он на США или нет. Безопасность в данном случае обеспечивалась самим разнообразием окружающей среды. Из этого следовало, что в национальных интересах не пытаться управлять миром, как того хочет «универсализм», но поддерживать равновесие так, чтобы ни одна страна или группа стран не могли поставить под угрозу американскую безопасность. «В целом, — писал в конце 1947 г. сторонник партикуляризма Дж. Кеннан, — наша политика должна быть направлена на восстановление равновесия сил в Европе и Азии». При этом речь не шла об установлении сфер влияния США, а о появлении центров силы, независимых как от советского, так и от американского контроля.
Другой важный аспект политики «сдерживания» — это стремление способствовать расколу между СССР и международным коммунистическим движением. В 1947—1949 гг. было предпринято несколько попыток осуществить эту стратегию. В рамках плана Маршалла экономическая помощь предлагалась с расчетом, что Советский Союз обязательно ее отклонит, что приведет к напряженности в социалистическом лагере. Слабой стороной этой стратегии было то, что логика Кеннана и его коллег базировалась на поверхностном анализе советского поведения. Кеннан подчеркивал важность переговоров с Кремлем, но не отрицал, что сам факт переговоров мог быть воспринят советской стороной как признак слабости, а американской общественностью как шаг к умиротворению, особенно после 1948 г.

 

Относительно экономического фактора в предложенной Госдепартаментом концепции в отношении Польши говорилось следующее: « Помогая посредством кредитов и физического восстановления польской экономике, нам следует настаивать на принятии Польшей политики равных возможностей для нас в торговле, инвестициях и доступе к источникам информации. Нам следует активно поддержать в новом правительстве те элементы, которые выступают против трансформации Польши в советского сателлита. Эта поддержка не должна быть открытым вмешательством во внутренние дела, однако должна быть достаточно эффективной, чтобы подвигнуть демократических польских лидеров отблагодарить нас за услуги, которые мы оказали польской нации». В начале 1946 г. госсекретарь Дж. Бирнс, оценивая значение экономической политики Вашингтона в Восточной Европе, убеждал действовать как можно более жестко. Бирнс говорил У. Клейтону, заместителю изменить западную границу Польши без согласия СССР, который поддерживал польскую точку зрения.

 

Американский посол в Варшаве Гриффис в конце 1947 г. так охарактеризовал ограниченные возможности американской дипломатии в Польше: «При учете всех обстоятельств трудно найти обоснование необходимости продолжать деятельность консульского отдела посольства, за исключением: a) использования посольства как символа нерушимой дружбы американского и польского народов; б) защиты американских граждан и их интересов».
Время, чтобы установить действенное американское политическое или экономическое присутствие в Польше, для Соединенных Штатов миновало. Советизация Польши в 1945—1947 гг. была не только результатом защитной реакции Кремля на американский вызов, но и следствием того, что Вашингтон приучил Москву в годы войны решать политические дела в Восточной Европе без участия Соединенных Штатов.