Коренные северяне в боевых действиях против Германии и Японии

Яркую страницу в летопись борьбы с фашизмом вписали и народности Северо-Востока России. Более 5 тысяч человек, представлявших 14 коренных северных народностей, участвовали в боях против Германии и Японии. Только в 117 стрелковых частях сражались 1372 человека, среди которых были воины 59 воинских специальностей: стрелки, разведчики, пулемётчики, артиллеристы, сапёры, снайперы, политработники. Свыше 6 % фронтовиков-северян имели офицерские звания, двое из каждых трёх были коммунистами, каждый четвёртый — комсомольцем.
Единой статистики призывников из числа представителей коренных народов Северо-Востока нет, поэтому наша задача состояла в выявлении и уточнении их биографических данных, конкретного участия в боевых действиях. По-разному уходили они на фронт. В предвоенные годы эскимосы острова

Врангеля заявляли: «Кто будет драться с советской властью, мы с ним тоже будем драться. А стрелять мы умеем так, что тюленю в глаз попадаем». Принятый в сентябре 1939 г. Закон «О всеобщей воинской обязанности» не распространялся на народности Севера, однако желание молодёжи Севера с оружием в руках защищать Родину было достаточно инициативным, и правительство пошло им навстречу. Осенью 1939 г. состоялся первый призыв коренных северян в ряды Красной Армии: в армию ушли студенты Института народов Севера, уроженцы Чукотки Н. Анкудинов и М. Вуквол, выпускник Читинского техникума связи О. Брагин.

 Существует более 8 версий обстоятельств гибели талантливого чукотского юноши, мастера-костореза Вуквола. Ссылаясь на ответ Главного управления кадров Министерства обороны СССР, журналистка О. Никитина сообщала об его участии в боях с белофиннами: «...направлен в действующую армию Смоленским РВК г. Ленинграда под Львов — Брестское направление, — утверждал проф. М. Воскобойников, «...служил в артиллерийском полку под Витебском перед самой войной», — сообщал писатель Ю. Рытхэу. Публикации периодической печати, архивные документы, хотя и неполно, дали сегодня возможность уточнить ряд военных биографий, в частности Вуквола. 
Ю. С. Рытхэу среди своей почты обнаружил любопытное письмо от Н. В. Махно из Краснодара, проливающее свет на обстоятельства службы в армии Вуквола: «...звали мы его Мишей. Познакомились мы с ним в 1940 г. в Витебске. Там я служил кадровую службу в артиллерийском полку, работая при клубе художником. Там меня часто навещал Михаил Вуквол, рассказывал о своей учёбе в Ленинграде, в Институте народов Севера, откуда он был направлен к нам для прохождения армейской службы. Мы часто встречались в свободное время... Вуквол рассказывал о своих работах, о резьбе по моржовой кости. Он сообщил, что некоторые его работы экспонировались на московских и международных выставках. Вуквол произвёл на меня очень приятное впечатление как человек, как художник, который очень хорошо разбирался в искусстве. Миша был вежливым, тактичным, честным и отзывчивым товарищем...». Он переписывался из Витебска со своим учителем, преподавателем Института народов Севера, филологом П.Я. Скориком. Его письма были своего рода консультациями о характерных нюансах чукотского языка, с суждениями о звучании отдельных слов и смыслового их значения, что было ценным для П.Я. Скорика, автора первого «Русско-чукотского словаря», переводчиков и редактора книги.
Весной 1941 г. Вуквол гостил в семье П.Я. Скорика в Красном Селе под Ленинградом, находясь в пятидневном отпуске. Здесь-то и произошла последняя его встреча с братом Туккаем, работавшим тогда председателем Чукотского райисполкома. Сегодня известно, что Вуквол вернулся в воинскую часть, воевал с фашистами, об этом свидетельствуют его письма с фронта. «Фашисты прут напролом, а мы бьём их, гадов. Спать почти не приходится. А как засну не надолго — Уэлен наш вижу во сне. Только подумать, как он далёк теперь! Лаврентия. Как человек привыкает к своей родине! Потом всю жизнь никто не в состоянии заменить её. Чукотка, Россия! Как это звучит для меня!». В другом письме, написанном на орудийном лафете после боя, Вуквол сообщал брату о том, как их часть входила в отбитую от фашистов белорусскую деревню: «Остались только печные трубы да обугленные стены изб. Посреди бывшей деревни — виселица, сколочена наспех из неструганых брёвен. Покачивает ветер верёвочные петли. Этого никогда не забыть». Последнее письмо, полученное Туккаем от брата-фронтовика, содержало два карандашных наброска и просьбу показать рисунки художнику Онно из Чукотской культбазы в пос. Лаврентия. Один рисунок изображал красноармейца, пронзившего ножом сразу трёх фашистов, на другом —рядом с красноармейцем, стреляющим по врагу, был изображён чукотский охотник, сдающий песцовые шкурки в фонд обороны». Оба сюжета, подсказанные Вукволом, мастер-косторез Онно искусно воплотил на моржовом клыке и подарил свою работу Центральному музею Красной Армии в 1942 г.
Биография Вуквола ещё требует исследования, так как неизвестны обстоятельства и место гибели талантливого костореза, как и судьба его вузовского приятеля Николая Анкудинова, юноши из Маркова, чуванца, прошедшего дорогами войны до Праги и погибшего, по воспоминаниям односельчан, 11 мая 1945 г.

В период подготовки магаданской областной Книги Памяти была уточнена судьба его сверстников. Орест Брагин, уроженец Марково, тоже чуванец, служил в армии до войны и участвовал в походе Красной Армии в 1940 г. в Прибалтику, в частности в Литву. В трудном 1941 г. погиб под Москвой, но официально Центральный архив Министерства обороны СССР это не подтвердил. Данные о нем как о военнослужащем, погибшем при защите Отечества, ещё собираются. Есть только сообщение о гибели его родственника Петра Андреевича Брагина, служившего в 354-м танковом батальоне 161-ой танковой бригады. Младший сержант, механик-водитель танка сгорел в бою 4 июля 1942 г. за деревню Новосельскую в Курской области.

Любопытный факт из жизни коряка Аяйвача, обвинённого в 1937 г. по ложному доносу и осуждённому на 25 лет, сообщал Ю.С. Рытхэу: «Когда мне перевели на корякский, что я проведу в неволе 25 лет, мне показалось, что с неба светит не солнце, а кусок льда. Так мне стало страшно и холодно», — рассказывал писателю Аяйвач. Местом заключения ему определили лагерь прииска имени Расковой на Теньке. Как примерного заключённого его рекомендовали направить на фронт, когда началась война. Опытный стрелок, он быстро стал хорошим снайпером, заслужил ордена и медали, получил ранение и был демобилизован в связи с инвалидностью. Однако он уже не мог заниматься ни охотой, ни оленеводством, устроился лишь сторожем, причем работу искал в бывшем «своем» лагере. Эта трагическая история легла в основу одной из глав автобиографической повести Ю.С. Рытхэу «Путешествие в молодость или «Время красной морошки».
В 1942 г. ушёл в армию якут Митрофан Метаков. Бывший учитель из Таскана и инспектор национальных школ Колымы с 1937 по 1939 г. находился под следствием, обвинённый как участник контрреволюционной повстанческой организации, возглавляемой Э.П. Берзиным, одновременно привлекался к суду как представитель националистической якутской организации. Ему повезло, чекисты Магадана признали М. Г. Метакова невиновным — редкое признание тех лет. Не хватало явных доказательств его вины, несмотря на физические методы воздействия. Его сослуживец, бывший инспектор Колымского окроно А. В. Запатраев рассказывал в 1991 г. о своём товарище: «По своему характеру он был человек скромный, трудолюбивый, старательный, честный и прочих положительных качеств». Именно тогда Алексей Васильевич передал мне несколько фронтовых писем Метакова, адресованных ему в Магадан.